Что вы обычно делаете первым делом, когда просыпаетесь? Целуете супруга? Проверяете социальные сети? Кормите кота?

Мое утро перед кесаревым сечением началось с чулок. Две молодые акушерочки в семь утра радостно вломились к нам в палату и начали процесс одевания Ее Царского Величества (а именно так я себя ощущала в этот момент) в компрессионное белье.

— Ох, какая ты худенькая! У тебя нога — как моя рука!

— Ну, точно!

Акушерочки и правда были в теле. Дородные, румяные, живые. Рядом с ними я, даже учитывая мой необъятный живот, смотрелась задохликом. Видимо, и вид у меня был соответствующий, потому что процесс они обильно сдабривали шутками-прибаутками, пытаясь хоть как-то меня подбодрить и успокоить.

Но я, как ни странно, была абсолютно спокойна.

Даже вид белых чулок, которые всегда вызывали у меня какой-то неприятный холодок внутри, меня не сбил. Увидев их на себе, я ничего не почувствовала. Разве что непривычно сильное давление в ногах.

Голодала я с ужина, который здесь начинался неприлично рано — в шесть. Последний стакан воды разрешили в пять утра. Вещи на роды и постродовое были собраны с вечера… А надо было хоть чем-то себя занять еще целых два часа.

Мой врач появился ближе к девяти и сказал, что пока мы от графика не отстаем и имеем все шансы попасть в операционную вовремя. А значит, еще сорок минут, и я окажусь на столе.

…Я помню, как стучало сердце перед самым первым наркозом в моей жизни. Как медсестра пошутила: «Ой, 126. Как у зайчика!». Как я тогда боялась… Сейчас же, сидя на краю убранной кровати, я просто улыбалась и наслаждалась моментом. Никакого страха, только предвкушение встречи.

 — Пастушенко!

— Да?

— Бери родовое и пошли.

Меня провели в дверь напротив, которая вела в операционный блок. Немолодая медсестра заботливо, по-матерински, помогла раздеться, натянуть на себя одноразовую рубаху, разложить одежду для малышей и пройти в операционную. Там меня уже ждали суровый анестезиолог и его ассистент — смешливая женщина. Рука у них была легкая и натренированная: установку катетера и спинальную анестезию я практически не ощутила.

Меня положили на стол и оставили ждать. Я продолжала сравнивать происходящее с прошлым операционным опытом. В той операционной было зверски холодно, а врачам играла музыка. Здесь же было всё наоборот: достаточно тепло и никакой музыки. Причем последней мне явно не хватало.

Со своего места я видела только детское, лампу, телеметрию и серьезного анестезиолога, который периодически беседовал со мной (видимо, чтобы понимать уровень моего сознания).

Появились мой врач и его коллега с дородового. Анестезия разлилась приятным теплом в ногах, которые постепенно становились всё тяжелее. Наконец, стали совершенно неподъемными. Мой врач улыбнулся, подмигнул мне, поставил перед моим лицом ширму и скомандовал начинать.

Остальной персонал обсуждал предстоящий Новый год, премию в конце квартала и собак. Мой врач периодически выглядывал из-за ширмы и что-то мне говорил. Я смотрела в потолок и откровенно скучала.

Вдруг что-то лопнуло, и я услышала яростный нарастающий крик. Крик моего первенца.

Когда я представляла себе этот момент, то думала, что буду плакать, радоваться, всех благодарить, как на вручении «Оскара»… А вышло примерно как с первым положительным тестом.

Первый крик, ребенка показывают мне над ширмой, уносят в детское вытирать. Через минуту приносят мне поцеловать. Я неуклюже клюю маленького странного гуманоида и слышу второй истошный крик: вот и младший подошел.

Всё повторяется, и меня начинают зашивать. Эти мгновения я запомню надолго.

Потому что вначале было ощущение, что тебя набивают ватой, потом пытаются натянуть на каркас, а всё это венчает фраза: «Есть всё-таки какая-то прелесть в худеньких женщинах». Я не рискнула уточнить, что имелось в виду…

Всё это время я смотрела в сторону детского, где моих мужиков, под их истошные вопли, в две руки ловко одевали акушерки. И ничего не чувствовала…

Меж тем меня зашили и переложили на каталку, чтобы увезти в палату интенсивной терапии. Всё-таки это интересный опыт: наблюдать, как твоя нижняя половина живет совершенно отдельной жизнью, тебе не подчинена и вся залита кровью. Как в лучших сериалах про скорую помощь.

Вскоре мне принесли детей на первое в нашей жизни кормление. Я к нему готовилась и теорию знала прекрасно. А вот на практике всё оказалось гораздо сложнее: ты только что с операционного стола в дурацкой позе и неудобной рубашке должна покормить непонятно чем два маленьких рта, которые меньше твоего соска. Даже учитывая помощь неонатолога и акушерки, удалось мне это весьма скверно.

Бедных мужиков унесли, пообещав принести через какое-то время. Тогда я еще была не в состоянии фиксировать, через какое.

Мой врач «сменил» кювез с детьми на аппарат УЗИ, а потом начал проделывать ряд манипуляций, от которых глаза на лоб лезли даже у меня. На третьей манипуляции я сквозь зубы проговорила:

— А я-то думала, что у меня высокий болевой порог…

— Высокий. Ты же не орешь «горите в аду!» Значит, всё в порядке.

В очередной раз подумав, что не ошиблась в выборе врача, я таки решила написать всем, что родила. Но тут стала отходить анестезия, и начался озноб. Да такой сильный, что телефон выскакивал из рук, а близкие подруги получили сообщение с чем-то нечленораздельным.

Медсестра, видя мое состояние, что-то мне вколола, озноб вскоре утих, а я не заметила, как уснула.

Сколько я спала, не знаю, но ноги свои я уже чувствовала. Пришло время поворотов на бок.

Пожалуй, более беспомощной я себя никогда не ощущала. Поворот на бок у меня получился с шестого раза. Потом была провальная попытка через отдых на спине повернуться на другой бок, но я сбилась со счета, с какого раза у меня вышло и это.

Медсестра, похвалив мои старания, начала заставлять ходить. Это было не столько больно, сколько смешно: четыре зомби ходят по палате, согнувшись в три погибели и периодически охая. Но выбора не было: здоровье дороже боли и усталости.

Так мы и тренировались периодически на маленьком пятачке в центре палаты. За окном стемнело, выпал снег и резко похолодало.

Я была мамой вот уже 8 часов…

---

Фото: unsplash.com