Однажды поздним вечером зимой я возвращалась домой. Шла по узкой дороге, слева — сугробы, справа — припаркованные автомобили в снегу. Сзади меня нагнала машина. Она не сигналила, можно было спокойно дойти до ближайшего подъезда и пропустить ее на расчищенной площадке, но я не стала испытывать терпение водителя и отступила прямо в сугроб.

Машина проехала, притормозила вровень со мной, и водитель-мужчина открыл окно.

У меня в голове мгновенно промелькнули десятки вариантов развития событий, начиная с довольно безобидного, когда меня просто обматерят, и заканчивая зловещим, когда меня прямо через это окно втащат в машину, забросят на заднее сиденье и, злобно хохоча, повезут куда-нибудь убивать и расчленять на органы. Пока я пыталась прикинуть, пролезу ли я в новом красивом пуховике и двух свитерах в окно машины или застряну, и что они будут делать, если всё-таки застряну, — повезут так, с торчащими ногами? — водитель высунул из окна голову и сочувственно сказал:

 — Ну что же вы, девушка, до подъезда не дошли? Вон все джинсы в снегу теперь.

С этими словами он закрыл окно, покачал головой и уехал вперед.

Я осталась стоять в сугробе, задумчиво глядя вслед машине. В моих жутковатых фантазиях я была уже разобрана на органы. Жалко было новый пуховик — не успела толком поносить.

Этот случай заставил меня осознать, что я живу в недружелюбном небезопасном мире, полном недружелюбных небезопасных мужчин. То есть я и так, конечно, понимала, что живу в таком мире. Образ этого мира усердно выстраивался мамой, бабушками, тетями и подругами с самого раннего детства. У всех, наверное, есть эти страшные семейные истории о двоюродной сестре, убегавшей от толпы хулиганов и спрятавшейся в мусорном баке, о троюродной бабке, отбивавшейся кочергой от пьяного соседа, о подруге, которая поехала на дачу к малознакомому приятелю, а потом сбегала с этой дачи босиком через лес.

Это истории, с которыми мы взрослеем и живем, они формируют наше отношение к миру и мужчинам, но, в общем-то, это происходит довольно бессознательно. Я никогда не думала об этом всерьез, не размышляла — а почему так? А можно ли как-то по-другому? Просто есть правила: не возвращаться поздно вечером одной, обходить стороной шумные компании мужчин, быть готовой быстро бежать, не бояться громко кричать.

Когда живешь в этом с детства, это становится нормой.

А когда это осознаешь, оно становится чем-то страшным, диким и совершенно ненормальным.

Я пошла на курсы для женщин по крав-мага (система рукопашного боя, направленная на самооборону). Это не было связано с тем вечером и тем мужчиной, который сочувственно оглядывал мои снежные джинсы (хотя по всем правилам должен был насиловать, расчленять и хохотать — желательно одновременно), просто как-то так совпало. На первом же занятии нас начали учить отбивать удары и бить самим (отбивать, кстати, гораздо проще: встать на место предполагаемого маньяка и бить в полную силу оказалось очень сложно). А к пятому-шестому занятию, когда мы неплохо отработали связку «отбей, ударь рукой, ударь ногой по яйцам, добей локтем по шее, и убегай, сразу убегай», преподавательница предложила нам покричать в процессе этой связки. Выпустить, так сказать, эмоции.

И вот мы стоим, разбившись по парам: девушки, готовые отбивать и кричать, и предполагаемые маньяки-насильники (те же девушки, с головы до ног в защите — шлем, защита на предплечья и голени, лапа, в которую надо бить). Преподавательница дает команду, и все начинают бить и кричать. Сначала тихо, потом погромче. А потом в полный голос.

Все кричат что-то разное: кто-то матом, кто-то просто «а-а-а», кто-то смеется, кто-то срывается в какое-то рычание, полное одновременно ярости и бессилия, кто-то, кажется, кричит и плачет.

Я тоже кричу. Я кричу «убью». Я осознаю эти слова уже после того, как закончила положенную связку и начала просто бить свою напарницу в лапу, вкладывая в эти удары весь вот этот свой небезопасный мир.

Все эти истории от бабушек, мам и подруг, а также свои маленькие страшные истории, всех этих глупых мальчиков из школы, и малознакомых мужчин, и толпы пьяных молодых людей, и одинокие фигуры, которые, кажется, преследуют поздним вечером, когда торопишься домой и постоянно оборачиваешься — идет? отстал? И все эти нервные оглядывания около подъезда, и опущенные глаза, когда проходишь мимо шумной компании, и ускоренный шаг, и сожаления о том, что не поехала на такси, не купила газовый баллончик, не взяла хотя бы перочинный нож, чтобы сжимать его в кармане вместо ключей, которые, конечно, совершенно бесполезны (впрочем, как и нож).

Я кричала «убью», и я не знаю, почему так получилось. Не знаю, как сочетать это с любовью к людям, с доверием и открытостью миру. Разве это любовь, когда ты готова убить? Или наоборот, когда боишься так, что стоишь, парализованная, и не можешь позвать на помощь? 

Разве это нормально — продолжать передавать свои и чужие истории дальше своим детям, выстраивать тот же небезопасный страшный мир уже для них? И если нет — то как тогда надо?

Мне бы хотелось, чтобы мои дети росли с доверием к этому миру и тем, кто в нем живет. Чтобы они не удивлялись, услышав от незнакомого мужчины добрые слова вместо мата, чтобы не оборачивались в страхе, почуяв за собой какие-то шорохи, и не ускоряли свой шаг в темном переулке. Но всё-таки чтобы при этом были готовы дать отпор, если надо, или убежать, или громко закричать.

Вот бы в нас всех остались любовь и доверие — вместе со способностью защитить себя, без страха и чувства вины. Может, тогда не надо будет кричать «убью» и пугаться этого крика.