Пасха в тот год была поздняя. Коммунистические субботники уже прошли по стране, городские улицы, очищенные от зимней грязи, засияли свежестью, парки освободились от опавшей листвы и зазеленели первой травой, а транспаранты «Мир, труд, май» уже протянулись над главными проспектами. Надвигался один из главных советских праздников. 

Я предвкушала возможность впервые надеть новое демисезонное пальто и продемонстрировать его — вот точное попадание в смысловой ряд! — на демонстрации в колонне своего института. Попеть под гитару и с энтузиазмом покричать «ура!» в ответ на чеканное «Да здравствует…», несущееся с трибун на площади. Виделись уже флажки, шарики, бумажные цветы и легкий флирт с симпатичным однокурсником. Молодость и весна бурлили в крови и требовали выхода.

Но было и еще одно ощущение — предчувствие секретного чуда. Плыл над городом аромат куличей: домашних, испеченных по бабушкиным рецептам, и промышленных, изготовленных строго в соответствии с ГОСТом как «Кекс весенний». Хозяйки красили в луковой шелухе яйца, и творог вдруг стал дефицитным товаром.

Ночь на последнее воскресенье перед первым мая оказалась в тот год пасхальной ночью. В соответствии с установившейся традицией ежегодно в такую ночь по телевизору показывали самые смешные зарубежные комедии — вероятно, для создания праздничного настроения у невоцерковленной аудитории. Воцерковленная часть общества проводила эту ночь по-своему, никак не афишируя свои предпочтения.

Возможность посмотреть запрещенный к широкому показу западный фильм притягивала, но в тот год, на пике буйствующих эмоций, диван у телевизора не казался слишком притягательным. Хотелось чего-то необычного, таинственного и романтичного.

А что может быть романтичнее ночного приключения, этакого путешествия в запретные миры и сферы тайного знания! Таким мне, комсомолке и спортсменке, представлялся поход в церковь на ночную службу.

Одной идти было очень страшно: ночь, комсомольские патрули, не подпускавшие молодежь к культовым сооружениям, таинственный храм. Экспедиция в компании представлялась более комфортной, вроде паркового аттракциона. Жутко, весело, адреналин зашкаливает — как на американских горках. И я подбила присоединиться свою подружку Ленку. Ленка была менее склонна к авантюрам, но чуть более осведомлена о происходящем грядущей ночью. На мое предложение пойти в церковь она согласилась.

Единственный храм, о котором мы были наслышаны, был храмом Александро-Невской лавры. Знатоки (были в нашей компании и такие) утверждали, что с площади через главный вход туда не попасть. Будут стоять кордоны милиции и пропускать только явных старушек и постоянных прихожан. Если старушки легко опознавались по внешним признакам, прихожане могли быть идентифицированы либо по пропускам, либо лично приходским священником — вероятно, кордоны состояли не только из борцов с религией, но и из борцов за нее.

Первая мысль — нарядиться старушками — была отметена почти сразу за неимением нужного реквизита и в силу нашей явной молодости. Сойти за верующих прихожанок также не получалось ввиду отсутствия знакомств в церковных кругах и незнания церковного этикета. Было принято решение пробираться задами.

В те времена изгородь, окружавшая территорию лавры, была не в лучшем состоянии, кое-где обнаруживались проломы и дыры, через которые легко можно было пролезть, что мы с Ленкой и сделали. И оказались на территории старого кладбища с его крестами, склепами и смутно белевшими скульптурами. Сразу вспомнились детские страшилки, послышались таинственные шорохи, а звуки ночного города вдруг исчезли.

Стало темно. Луна, почти полная, сияла где-то далеко в вышине, и свет ее слабо пробивался сквозь густые ветви старых деревьев. Мелькнула малодушная мысль об отступлении и домашнем диване, но была в корне задушена. Держась за руки, спотыкаясь о камни и ограды, скользя по непросохшей еще земле, мы с Ленкой побрели наугад, стараясь выбраться хоть к каким-нибудь зданиям и определить местоположение храма.

Первым подтверждением правильности направления стал некий мужчина, выскочивший откуда-то сбоку, едва мы ступили на более или менее твердую дорожку.

— Куда следуете, девушки? — вкрадчиво спросил он, преграждая нам путь. Ленка надвинула платок на глаза, а я пошла в наступление:

— Куда-куда, в церковь нам надо! Приехали специально, заблудились!

— Помолиться не дают! — подключилась Ленка. — Два дня добирались — и вот…

«Откуда добирались, что она несет», — подумала я, но поддержала версию подруги о дальней дороге.

— Из деревни-то далеко добираться, — забубнила я, напирая на букву «о», дабы создать верное впечатление о нашем происхождении, — че-жа хоть, в церкву-то не пускаете?

— Почему не пускаю… — растерялся страж комсомольской нравственности, — но вы из кустов вылезли, с кладбища…

— Заблудились, — напирала я, — говори, куда нам идти-то надо. Церква-то где?

Не знаю, наш ли артистический талант убедил охранника или наше неожиданное явление с кладбища всё-таки потрясло его, но он отступил, махнув рукой куда-то в темноту. Мы рысцой устремились по дорожке, не дожидаясь дополнительных вопросов.

Второй представитель охранных структур преградил нам путь к какой-то двери, на которую мы неожиданно наткнулись. Он возник ниоткуда, и его также интересовало, куда мы идем.

— На службу хотим попасть, — честно ответила я, утратив артистическое вдохновение, — да вот, опоздали…

— Вы по приглашению? — понимающе осведомился наш собеседник и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. — Проходите, пожалуйста. Христос воскресе!

Не помню уже, что мы ему ответили. Слишком удивило неожиданное дружелюбие стража дверей. Мы проскользнули в открывшийся проход, поднялись по какой-то лестнице на второй этаж и оказались не в величественном соборе, в который мы намеревались попасть, а в маленькой церкви, полной народу. Народ тоже оказался неожиданным.

Церковь была полна отнюдь не вездесущими старушками, не богомолками в платочках, не монахами с постными лицами, но нашими сверстниками, молодежью. 

И какой молодежью! Из мира джинсов и мини-юбок мы попали прямо на старинный то ли бал, то ли прием. Девушки в прелестных длинных платьях — розовых, голубых, зеленых, в легких туфельках. Почему-то никаких платков! Собранные в красивые прически или распущенные по плечам волосы. И очень светлые лица. Мы с Ленкой в своих грязных башмаках, в теплых куртках, в старушечьих платочках никак не вписывались в этот цветник и прижались к стене, стараясь стать незаметнее. 

Куда мы попали? Это сейчас я догадываюсь, что нас занесло во внутренний храм Духовной академии, что вся эта молодежь — академисты, семинаристы, их гости. Но тогда мне казалось, что я попала в какое-то тайное общество, члены которого обладают секретным знанием обретения радости. Эта радость сияла на их лицах, светилась в глазах. В церкви, где, по моим понятиям, следовало плакать и молиться, девочки были веселы и кокетливы, юноши — впрочем, я не помню юношей, женская часть коллектива захватила всё мое внимание.

Не помнила я раньше и столь радостной службы, столь ликующего «Христос воскресе!» и столь чистого и звонкого ответа «Воистину…»

Воистину они знали что-то, чего не знали мы. От нас утаили нечто очень важное, и эта наша неосведомленность показалась вдруг обидной и несправедливой.

 — Первомай шагает по стране! — объявлял телевизор, показывая ликующие толпы демонстрантов. В новом пальто, со связкой разноцветных шаров, я тоже ликовала вместе со всеми. Погода выдалась чудесная, солнце сияло, небо синело, гремела музыка, и симпатичный однокурсник, с отвращением тащивший портрет какого-то партийного деятеля, поглядывал на меня с интересом. Было весело и радостно. Но нет-нет да и всплывало в памяти воспоминание о другой, чужой радости, подсмотренной в ночь на воскресенье. 

И когда над главной площадью прогремело очередное «Да здравствует…», я подмигнула шагавшей рядом Ленке и негромко воскликнула: «Христос воскресе!» И с удивлением услышала столь же негромкое, но многоголосое «Воистину воскресе!» — как протест против навязанных нам доктрин и наложенных на нас запретов.

---

Пасхальные фото — с сайта СПбДА