Красивая, молодая, успешная — мать троих сыновей, казалось, уже всё знает о мире и «идет по жизни смеясь». Читаешь инстаграм Марии Петровой до трагедии и видишь благополучного, остроумного, дерзкого и яркого человека. Наполненная событиями жизнь большой семьи. Заботы повседневности. Привычная и освоенная колея. Но как гром среди ясного неба — трагедия, после которой всё можно начать только с чистого листа.

26 декабря 2020 года одиннадцатилетний Аркадий Аксенов, сын Марии, попал под поезд. Искалеченный, лишившийся обеих ног, он 58 минут ждал помощи у железнодорожной насыпи и отчаянно боролся за жизнь. Сейчас Аркадий уже дома, вовсю осваивает свое новое состояние: из схватки со смертью он вышел победителем.

---

Мария с сыном стремительно влетают в кафе, где мы встречаемся для интервью, легко шутят фразами типа «сходи», «я пошел» и «Аркаше теперь удобно, стул всегда с собой». С первых минут встречи потрясают жизненным напором, энергией и ясным пониманием, для чего мы собрались: рассказать людям историю Аркадия.

Романтическая история

В начале учебного года я заметила, что сын очень оживлен и выглядит почти самодовольно. Аркаша признался, что девочка, которая считается в классе самой крутой, согласилась с ним встречаться. Он сиял как начищенный ботинок.

Времени на развлечения у Аркадия было не так много: школа — тренировки — допзанятия. Пару раз просил деньги на букетик. Но через пару недель девочка, видимо, пожалела об этой романтической истории: вокруг ведь полно и других ребят. И как-то в школьном коридоре принялась высмеивать Аркашу:

«И чего ты за мной ходишь? Я с тобой не встречаюсь, я с тобой имитировала отношения, просто чтобы ребята поржали».

Он тогда пришел с опрокинутым лицом. Под вечер разговорились. «Ты знаешь, мам, мне показалось, что ей понравилось смеяться надо мной. Все прямо остановились, слушали и смотрели».

Махина промчалась, а мы с ней поиграли

Сын стал меня спрашивать, когда будут в его спортивном клубе соревнования. Хотел поснимать свое выступление, чтобы выложить на ютубе. Я уже потом сообразила, для чего ему это было нужно: чтобы реноме восстановить, свою пошатнувшуюся чемпионскую репутацию.

Примерно в то же время он начал общаться с пареньком из другой параллели, с Данилой. Всё хотел снять какой-нибудь крутой видос. И тот ему говорит:

«Зацепляешься за вагон проходящего товарняка, едешь, потом спрыгиваешь прикольно, я тебя снимаю — и куча просмотров на ютубе!»

В порядке демонстрации безопасности паренек предложил прогуляться до железки и выложить щебень с насыпи на рельсы. Дескать, смотри, можно к рельсам подойти, от рельсов отойти, ничего не происходит страшного, наоборот: махина промчалась, а мы с ней поиграли.

В тот же вечер Аркадий рассказал, что был с Даней на железке, клал камни на рельсы… У нас состоялась обстоятельная беседа, присутствовали и младшие дети. Я даже показала какие-то фото- и видеоматериалы, рассказала, что поезд — это металлическая машина, которую не остановить, у нее тормозной путь, вихревые токи воздуха… И если ты стоишь снаружи — маленький кусочек мяса весом в 50–60 килограмм, то тебе нечего противопоставить куску железа массой в пять тысяч тонн. И когда сын в дальнейшем шел погулять, я ему говорила вот прямо прицельно: «Никаких камушков на рельсы, окей?»

Я пойду еще часок с пацанами и домой вернусь

Но однажды они с Данилой просто случайно встретились на улице — это было 24 декабря. И пошли сразу снова на железку. Видно, эта идея в голове сидела крепко, так как и на следующий, и на через день они всё ходили вокруг да около.

26 декабря меня не покидало чувство досады в связи с тем, что Аркадий саботирует общение с семьей в пользу выгула с какими-то там друзьями. Я ему звонила, вытаскивала с нами погулять. Он пришел ненадолго:

«Мам, тут одна малышня… Я пойду еще часок с пацанами и домой вернусь».

Потом-то я уже узнала, что они были с утра с Данилой на железке, что у них опять ничего не получилось, а когда я стала Аркадия вызванивать, Данила ему сказал, что позовет одного крутого пацана, у него канал на ютубе, он зацепер, всё лето катается до Шушар на поездах.

Когда мы с младшими собрались обратно, я его набрала, а он трубку не берет…

Геолокация нашла его на Лиговке

Я некоторое время сыну дозванивалась методично, разозлилась вконец. Звоню Алексею, папе нашему, прошу посмотреть геолокацию. Он мне скидывает точку на Лиговском проспекте… ничего понять не могу. Первая мысль, что они не спросясь уехали в центр, но такого никогда не бывало. Вторая мысль, что телефон украли. Я всё продолжаю его набирать, а он продолжает не брать трубку. Потому что он уже очень занят, он уже в реанимобиле едет по Лиговскому проспекту в больницу Раухфуса.

Через пару минут Алексей вычисляет новую точку — Многопрофильный медицинский центр. Звоню в приемный покой: «А вам по скорой не привозят детей?» — «А как вы думаете? У нас вообще-то детская больница». «Давайте посмотрим, — говорю, — не поступал ли мальчик. Если в сознании, тогда Аркадий Аксенов, 11 лет. Если без, то довольно крупный парень…» — описываю, что он собой представляет. Мне все говорят, как ты не обезумела и так далее. Ну никак я не обезумела, у меня своеобразная реакция на стрессовые ситуации, я очень собранной становлюсь. Реву и переживаю потом.

Мой звонок длился 11 минут, она всё щелкала клавишами. В конце концов говорит: «А вы кто?» — «Я мама». — «Приезжайте по возможности». — «Случилось-то что?» А они не имеют права без установления личности распространять информацию. И она не должна была этого говорить, но скороговоркой сказала:

«Он попал под поезд».

Я дошла тем временем из парка с младшими детьми, они вешают мокрые варежки на батарее, а в телефоне новость о том, что мой старший сын попал под поезд.

Надо, чтобы кто-то встречал родителей в больнице

С Алексеем мы почти одновременно добрались до больницы. Он чуть пораньше доехал, а там на проходной охранник говорит: «А, это пацан, которому ноги поездом отрезало?» И я в телефоне слышу эту реплику. И он мне говорит: «Ему но-ги от-ре-за-ло…» Я говорю:

«Леша, дыши, ноги ладно. Живой? С кем ты сейчас разговариваешь?» — «Тут на проходной…» — «На проходной это вилами на воде. Успокойся, пожалуйста, держись».

Пока он бежит по территории больницы, ему уже говорят, что перевели в другое учреждение. «Вон видишь, реанимобиль выезжает с территории, это твоего повезли. Догоняй давай, на Литовскую поехал».

Когда я добралась до приемного, уже пояснили, что ампутированы конечности, что ребенок в крайне тяжелом состоянии и переведен в отделение сосудистой хирургии, потому что есть шанс, что там помогут. Папа был уже вот такого примерно цвета, почти черного. Ему было уже максимально плохо, он плакал. Я села за руль, и мы поехали на Литовскую. А дальше допросы, следствие, ожидание операции, не самой операции, а ее завершения.

У нас очень часто говорят, что родители ребенка, получившего травму или переживающего тяжелую болезнь, должны оказать ему поддержку, должны быть ему опорой. Да, так. Но у нас абсолютно не организована поддержка для родителей. Причем я не для себя прошу. Я — это я. У меня есть медицинское образование, у меня есть опыт работы в медицинском учреждении, я понимаю, как здесь всё организовано, поэтому у меня нет паники в этих стенах. Но если представить другого человека на моем месте: ребенок в крайне тяжелом состоянии с ампутированными конечностями, папа в истерике, и никто ничего не может сказать.

К нам приехали следователи, начали допрос. У меня у самой есть вопросы, насколько правомерно организовывать допрос лиц, находящихся в состоянии дестабилизации нервной системы. Мне потом уже адвокат сказал, что если наговорили на этом допросе не в свою пользу, то можно списать на состояние аффекта. Что бы ты ни напридумывала, это никакой ответственности за собой бы не повлекло.

Надо, чтобы кто-то встречал родителей в такой ситуации, усаживал на кушетку, внимательно смотрел в глаза, говорил:

«Сейчас мы попьем воды, сейчас мы дышим, сейчас я уточню, что у нас происходит. Ага, вот его повезли на КТ, а если его повезли на КТ, значит, он жив, потому что трупу КТ делать незачем».

Шесть с половиной часов шла операция. Он поступил туда в 18.25, операция началась в 20.30. Эти два часа они старались восполнить его кровеносное русло, потому что там не на чем было биться сердцу.

Пока шла операция, мы поехали домой, потому что следователям нужно было провести обыск. Всё это выглядит так: а давайте их добьем. Время — половина первого ночи. Поехали. Быстрее всё сделаем — быстрее от нас отстанут.

Алексей очень эмоциональный человек. Он мне всё время повторял:

«Маша, я ничего не понимаю, разговаривай с ними сама. Я сейчас, если начну отвечать на вопросы, я какую-нибудь чушь скажу, я не понимаю, что он говорит, чего он хочет».

В больнице он подписал отказ от гемотрансфузии и выполнения медицинских манипуляций. Он не туда фиганул подпись. И у нас история болезни приобрела очень причудливый вид: отец как законный представитель запрещает переливать кровь, а следом семь листов протоколов… Всего-то 15,3 литра перелили ребенку… Переделывали потом бумажку.

Он мычит «мама», и это слышит вся реанимация

Когда в Раухфуса его привезли, ребята там на самом деле сделали замечательную вещь. Я им очень за это благодарна. Они его распаковали, посмотрели и сказали: не, мы за это не возьмемся. Если бы они взялись и не сделали, то мы сейчас с ним тут не сидели бы. Они его только дополнительно седировали, лили ему непрестанно препараты крови. Стабилизировали его состояние и транспортировали в другое учреждение.

Много интересного есть в истории болезни: артериальное давление не определяется, экскурсии грудной клетки не определяются, самостоятельное дыхание угнетено вплоть до неопределяющегося, ЧСС 110–120. В шоке человек, из последних сил колотится сердечко. Седирован, так как оказывает активное противодействие попыткам интубации. То есть он лежит практически мертвый, в нем нет давления, он не дышит, — но он отбивается, не дает трубки в рот совать! И разговаривает.

Как? Живучий! Из протокола реаниматолога на следующий день: дополнительно седирован, так как активными движениями верхних конечностей препятствует осуществлению реанимационных мероприятий. При этом он лежит в состоянии искусственной комы. Реаниматолог, выходя из палаты интенсивной терапии, говорит:

«Жалуется парень». — «На что?» — «На отсутствие мамы». — «Как это? Каким образом это понятно?» — «Ну он зовет вас постоянно, мычит: мама-мама». — «Он же интубирован». — «Да, интубирован и зонд желудочный стоит, я не понимаю, как он это делает, но он мычит „мама”, так что слышит вся реанимация».

Осваиваем новую архитектуру тела

Булат, наш машинист-спаситель, нашедший тогда Аркадия, очень не любит, когда ему начинают говорить, что он спас мальчика. Он говорит:

«Это не я спас мальчика, мальчик сам себя спас. Если бы он не барахтался, не боролся, не махал руками, я бы мимо проехал: сумерки, снегопад… Какое-то пятно темнеет на обочине. Может, пакет мусорный ветром прибило к рельсам. Он сам себя спас»…

Из реанимации Аркаша вышел через три дня. Мы обошлись всего тремя операциями, считая самую первую. Сейчас у нас разработан план протезирования, мы занимаемся по программе школы ходьбы, делаем упражнения, бинтуемся, чтобы формировалась культя.

В мае приступаем к освоению первых учебных протезов. Скоро идем плавать. Аркадий очень любит воду, в воде он как кит — верткий, подвижный, легкий. Очень важно вернуть этот навык. Мы изрядно попотели в поисках тренера по плаванию и нашли реабилитолога, который имеет опыт работы именно с ампутантами.

Я очень хотела, чтобы он не видел слез

Раньше я иногда тяготилась своей беззаботностью. Казалось: «Боже, Маша, тебе уже тридцать пять, у тебя трое детей, ты мать семейства, а где серьезность, что-то такое мощное в жизни где?» Все как у Макаревича в песне «Она идет по жизни смеясь». Что ж, градус серьезности в жизни значительно возрос.

Были моменты, когда мне приходилось себя переламывать и немножечко актерствовать. Для него. Я очень хотела, чтобы он не видел слез, чтобы не усугубил свое чувство вины. Конечно, он винит себя. В глупости. В доверчивости.

Я ему говорю:

«Когда ты осваиваешь на скейте новый трюк, ты на ютубе смотришь видео профессиональных райдеров, запускаешь ролик, ставишь на стоп, отсматриваешь механику движений, как он согнул колено, куда отвел руку. А тут ты планировал трюк прямо с целым поездом. Почему ты никак не готовился?»

Следователи изымали его телефон, домашний компьютер, чтобы всё отсмотреть, и ничегошеньки не нашли, никакого запроса.

«Мам, пойми, ребята мне сказали, что это очень легко, это просто „изи”». Второй паренек — Денис, из седьмого класса, тоже, если подумать, дитя дитем, — активно зацеперствует и кичится этим. Он запрыгнул на поезд, метров 15 проехал, спрыгнул, вернулся вдоль насыпи и говорит: «В чем у вас проблема-то, я не понял? Что сложного?!»

В этот момент авторитет родителя, который монотонно рассказывает тебе, как опасны поезда, как можно травмироваться или погибнуть, обнуляется. Ты воочию видишь, как только что на твоих глазах парень зацепился за поезд, проехал, спрыгнул, и всё с ним в порядке. И он утверждает, что делает это регулярно, что это очень легко и абсолютно безопасно. «Мам, но он сделал это и правда легко: запрыгнул, спрыгнул, хоп-хоп-хоп, как на велике прокатиться».

Когда показался поезд, Аркадию стало страшно. И устал уже, и замерз. Он начал отказываться: поздно, сумерки, плохое видео получится, каникулы еще только начались, еще успеем. А тот: «Ты чё, вы меня вызвали, ты знаешь, кто я? Я время свое на тебя потратил, давай прыгай или ко мне чтобы больше не подходил, в школе всем расскажу, какой ты трус». И Аркаша запсиховал: пришел, чтобы поднять рейтинг, а ситуация принимает другой оборот. Стресс, отсутствие какой-либо подготовки, мокрый снег, температура минус три, обледеневшие снаружи составы. Так всё и сошлось воедино.

Он просто совершил ошибку

Меня многие обвиняют в том, что я не убиваюсь целыми днями. А так просто нельзя, я не могу себе этого позволить. Иначе он возьмет всё это на себя: я испортил всем жизнь. Но он просто совершил ошибку.

Он сделал глупость, которая трагически закончилась. К великому сожалению, дети совершают ошибки. Никакой демонстрации горя не будет. И если у меня возникают вопросы, я ищу на них ответы в самой себе. Взвешиваю «за» и «против», но вот такого, чтобы онеметь от потрясения или осознания несправедливости, такого просто не было.

На пороге горя, близенько-близенько, я стояла 26-го вечером и думала, что я очень многого ему не рассказала. Что мы там и там не побывали, об этом не поговорили, что он не успел толком влюбиться, что мы ни разу с ним не поругались в хлам, чтобы прямо обижаться долго. Мы так много вместе не пережили, и я хочу это пережить. Мне плевать, ноги там, руки или что. Мне очень нужно было, чтобы он вернулся, чтобы у нас был шанс пережить всё, что мы еще не успели. Вот этого горя я хотела избежать больше всего на свете.

Люди вокруг нас дали мне веру

Когда проживаешь опыт потрясения и пытаешься объяснить что-то — все слова становятся какими-то плоскими. Я думала, что всё знаю о людях, что люди циничные, лживые, склонные к предательству, что зло победило и добро побеждает только в сказках.

Когда всё случилось, я нашла резоны рассказать об этом миру, и мне не стыдно. Горько, грустно, но не стыдно. Когда я рассказала, я увидела мир иначе. Люди читают о нашей истории и присылают мне отклики. Люди согласились принять участие в сборе денег на киберноги для Аркаши. Они предлагали эту помощь сами: пожалуйста, возьмите. Поначалу это было тяжело. Я привыкла рассчитывать на себя. Мы всегда жили не запредельно богато, но и не бедствовали. И всегда всё своим трудом. Поэтому позиция просителя для меня психологически дискомфортна.

Но мне потом объяснили какой-то высший смысл происходящего. Булат, например, сказал замечательную фразу: «Маш, у мусульман, когда ты совершил какой-то скверный поступок, тебе надо отдать мзду, закрыть долг». Люди, которые стремятся помочь, предлагают деньги, они, вполне возможно, отрабатывают что-то для себя, им нужна такая возможность.

Все эти люди, которые собрались вокруг нас, вернули мне веру, что добрых, честных, сильных, думающих людей в мире значительно больше. Я вижу это воочию: сто человек прочитало, и только один что-то недопонял или криво интерпретировал. А 99 — вот такие ребята! Очень круто жить с такой уверенностью.